Загороднюк: моя главная задача - достичь военных критериев членства и сделать все для того, чтобы получить статус члена Программы усиленных возможностей НАТО
Эксклюзивное интервью Министра обороны Украины Андрея Загороднюка агентству "Интерфакс-Украина".
(интервью записывалось 11.01.2020)
- Власти Ирана признали, что Boeing 737 "Международных авиалиний Украины" был сбит иранскими военными по ошибке. Как вы это прокомментируете, и какую помощь оказывает в настоящее время Министерство обороны Украины в расследовании причин катастрофы?
- Прежде всего, хочу еще раз выразить соболезнования нашим соотечественникам, а также гражданам Канады, Ирана, Швеции, Афганистана, ФРГ и Великобритании, чьи родные и близкие погибли в результате этой ужасной трагедии.
Министерство обороны привлекло в состав рабочей группы, которая работала в Иране по этому делу, лучших специалистов. У нас в Главной инспекции есть часть, которая рассматривает инциденты, связанные с военными воздушными судами.
Кроме самого самолета и экипажа, мы направили в Иран двух высококвалифицированных специалистов. Один из них рассматривал 15, а другой 17 дел. Эти люди прошли соответствующую сертификацию IKAO (Международная организация гражданской авиации - ИФ), и имеют значительный опыт. У одного из них более 30 лет летного стажа, другой является инженером по авиационной технике. Они принимали участие в расследовании практически всех резонансных событий, которые происходили раньше. Поэтому мы не имеем никаких сомнений, что из всей информации, которую они собрали, мы получили самую объективную.
Мы знаем, что иранские власти признали факт сбивания Boeing 737. Но одно дело - политическое признание, а другое - как это могло произойти, какие обстоятельства привели к трагедии, как проводилась экспертиза и какие выводы сделаны на основе полученных сведений.
Добавлю, что власти Ирана полностью сотрудничают с нашими специалистами, которые знакомы со всеми ракетными системами, в частности российского производства, или производства других стран. То есть при наличии необходимых данных, мы сможем назвать причины трагедии.
- Лидеры нормандской четверки на встрече в Париже поддержали договоренность в рамках Трехсторонней контактной группы по трем дополнительным участкам разведения на востоке Украины. После "нормандии" уже прошел месяц. Есть ли какой-то прогресс в этом вопросе сейчас?
- Мы предоставили предложения и определили эти участки еще в прошлом году. Но стоит начать с общей политики.
Следует четко понять, что, во-первых, Министерство обороны, Министерство иностранных дел, Офис президента Украины, другие органы власти настаивают на возвращении украинских территорий, восстановлении территориальной целостности, включая территорию оккупированного Крыма. От этих требований мы никогда не откажемся. Украина должна оставаться единой и неделимой.
Во-вторых. Мы понимаем, что нормандский процесс и минские соглашения пока остаются единственными площадками для урегулирования ситуации. Независимо от того, плохие они или хорошие, но они у нас есть.
В целом мы согласны с положениями минских соглашений, за исключением одной конкретной ситуации, что уже озвучивалась украинской властью. Речь идет о том, что мы не согласны, чтобы мероприятия в рамках договоренностей выполнялись именно в такой последовательности. И поэтому настаиваем, что сначала должна быть безопасность, восстановление контроля над границей с Россией, а уже потом - все остальные демократические процессы, которые будут происходить. И это абсолютно нормально. В Украине с этим все согласны, и мы на этом будем стоять.
Во всем остальном минские договоренности являются для нас более или менее приемлемыми, ведь там прописаны две ключевые вещи: расформирование и разоружение незаконных формирований и вывод иностранных войск.
Другой проблемой является то, что Россия всячески отрицает присутствие своих военных на временно оккупированных территориях Украины, утверждая, что так называемые "ДНР"/"ЛНР" имеют политическую самостоятельность и политическую свободу. Мы с этим категорически не согласны. Эти квазиобразования мы не признаем стороной процесса. У нас есть более чем достаточно доказательств, указывающих на Россию. И эти доказательства мы передаем нашим международным партнерам. Все международное сообщество с нами согласно, они все знают и все понимают.
Таким образом, мы требуем выполнения мероприятий в рамках Минского процесса. То есть: выводите незаконные вооруженные формирования, пусть они разоружаются, и дальше мы возвращаем эти территории под конституционный строй и законодательство Украины.
Теперь по разведению сторон. Эти действия могут происходить в отдельных точках, как гуманитарная составляющая - это наша позиция и до, и в течение, и после нормандской встречи - чтобы люди могли пересекать линию разграничения, чтобы было хоть какое-то оживление экономики в этом регионе, потому что он чрезвычайно депрессивный.
Мы выступаем против разведения по всей линии, ведь такой путь является ошибочным, и таким, что противоречит самой сути минских соглашений. С кем разводиться, если они должны разоружаться? На самом деле есть много причин, но это основная. Это как разные треки, которые не совпадают.
Эту войну можно завершить – они должны просто выполнить минские соглашения и уйти. В мире есть разные конфликты, есть недоразумения. Но у нас на востоке Украины не было конфликтов до 2014 года, никаких преследований на этнической или языковой почве. Это конфликт, который был создан в 2014 году абсолютно искусственно. Как он был создан, так же его и можно завершить. Если Минские соглашения выполнять, то в сплошном разведении по всей линии нет смысла.
Сейчас линия разграничения - это очень сложный инженерный проект. Это 410 км линии сложной топографии и чрезвычайно сложных условий. Если по всей линии заново строить инженерные сооружения - это займет годы. Тем более, если мы идем по тому протоколу, который был введен для первых трех точек, вы видели, сколько месяцев понадобилось для этого.
К примеру, в Золотом я был на Рождество, когда мы ездили поздравлять военных. С нашей стороны там стоит готовый Контрольный пункт въезда-выезда (КПВВ), все, чисто, готово, хоть завтра запускай, затем идет мост, а дальше - ничего. Это говорит о так сказать "желании" реализации этого процесса с той стороны.
То есть, если гуманитарно - то давайте гуманитарно. А если затягивать время и просто отвлекать внимание от минских соглашений, то давайте называть вещи своими именами.
Мы говорим о том, что если мы уже идем по минским соглашениям, то давайте идти по минским соглашениям.
- С другой стороны, одной из мотиваций разведения было то, что люди гибнут от пуль снайперов.
- Да, но вы же знаете, что для снайпера два километра не являются особой проблемой, и в некоторых случаях они могут выходить на зону разведения.
Конечно, для нас снайперы - это проблема. Но когда мы говорим о разведении на большой линии протяженностью 410 км - это годы. За эти годы мы должны продолжать дипломатическую работу, поднимать все международное сообщество, проводить коммуникационные мероприятия и кампании на Западе, и в нашей стране для того, чтобы мы решили этот вопрос. Но точно не снимать напряжения.
А как можно годами проводить разведение? Оно бы перешло в замороженный конфликт. А нам категорически не подходит признание замороженного конфликта. Некоторые политики говорили и сейчас говорят: "давайте признавать это замороженным конфликтом".
Это и есть неправильный путь, потому что он, фактически, фиксирует соглашение с ситуацией, которая есть сейчас, и говорит: "ну все, это нам подходит", "это нам не подходит формально, но мы соглашаемся, что пусть так оно и будет". Тогда напряжение снимается, уже никто не говорит о возвращении территорий или говорит очень вяло, и точно снимается напряжение со всего международного сообщества, начинает лоббироваться снятие санкций, и все это будет продолжаться десятилетия. А если все заходит на десятилетия, дальше вопрос: "хорошо, а что у вас еще можно взять, где следующая "горячая точка"? "Зачем оно нам нужно? Поэтому мы должны сохранять постоянно этот процесс.
- Вы верите, что можно дипломатическим путем разрешить ситуацию?
- Все задают этот вопрос - во что мы верим и на что надеемся. Я гражданский человек, но в военной стратегии существует такой принцип, что надежда не может быть частью вашей стратегии. И мы этим руководствуемся, то есть надежды не имеют к этому никакого отношения. Это путь, по которому мы должны идти, и мы не можем с него сходить при каких обстоятельствах.
Я общался с местным населением в районах проведения операции Объединенных сил. Без протокола, так сказать. На самом деле им нужна деэскалация, насколько это вообще возможно, и хоть какой-то экономический рост, потому что там экономическая депрессия, реально очень тяжелая ситуация. А без экономического роста все наши политические стремления будут серьезно тормозиться. То есть экономика - это важная часть стратегии. Это не военная часть, но с точки зрения безопасности и обороны без экономики никак.
- А как вы относитесь, в частности с точки зрения безопасности, к идее восстановления каких-то связей, не просто через КПВВ на уровне физических лиц, а восстановления определенных торговых отношений, железнодорожного сообщения?
- По железнодорожному сообщению я не готов ответить, мы еще изучаем этот вопрос.
Частно они могут торговать, но именно на индивидуальном уровне. В отношении государства мы пока не видим вообще такой возможности. То есть восстановление не рассматривается в наших стратегических интересах. Потому что мы в первую очередь смотрим с точки зрения угроз, рисков.
По гуманитарной составляющей - абсолютно никаких проблем. Наоборот - она должна быть. Потому что, действительно, люди, которые живут на той стороне, должны видеть, что мы их ждем. Конечно, я не говорю о тех людях, которые осуществляли или осуществляют до сих пор преступления (а это происходит каждый день) - я имею в виду обычных мирных людей. Но какие могут быть отношения с террористическими образованиями?
- Вы бываете на линии соприкосновения, общаетесь с нашими военными. Как вы оцениваете морально-психологическое состояние тех, кто находится там?
- Это работа. И так, честно говоря, всегда было. Это профессиональная работа. Люди сознательно выбрали этот путь. Как вы знаете, там все контрактники, которые относятся к этому как к работе. Честно скажу, что в Киеве просто гораздо больше эмоций, чем там. Там людей интересуют какие-то логистические вопросы, вопросы обеспечения и тому подобное.
Условия, в которых военные находятся, конечно, разные. Мы видели блиндажи, которые они оборудуют. Это не квартирного типа помещения, но в них можно находиться, работать там можно.
Есть вопросы с отношением к безопасности самих военнослужащих, чтобы они понимали, что любые нарушения правил безопасности могут кончиться очень плохо.
И вообще, можно совершенствовать их пребывание на линии огня с точки зрения безопасности. Нужно ставить больше камер, сенсоров, дистанционных приборов. Такая политика родилась за последние несколько месяцев, и на этот год она есть. Она сейчас выписывается как программа. Некоторые закупки уже есть в соответствующем плане, но это еще не все. Есть большое количество доступных технологий, которые могут уменьшить риски. Их нужно или покупать, или разрабатывать самим.
- Могут ли нам помочь в этом партнеры?
- Могут. Они часто помогают. Но те изменения, которые мы сделали в системе закупок, которая будет уже в этом году, предусматривают, что мы можем покупать некоторые вещи самостоятельно, без партнеров. Мы присоединились к организации NSPA (NATO Support and Procurement Agency) (Агентство НАТО по техническому обслуживанию и снабжению - ИФ). Это, фактически, торговая площадка НАТО, где вы можете купить любой вид оборудования, вооружения, который не запрещен для продажи. Но все те вещи, о которых мы говорим, не запрещенны для продажи. Таким образом министерство может делать закупки напрямую, без посредников, через НАТО. Такого раньше не было.
Первую закупку сделали в декабре, хотя говорим об этом с 2015 года. В 2015 году мы только присоединились к Агентству, но многие этого не хотели. Посредники еще с того "Укроборонпрома" (потому что с этим руководством мы имеем хорошее профессиональное взаимодействие) тормозили этот процесс. За три месяца мы его разблокировали, сняли все преграды и заключили первое соглашение, произвели оплату. Это были первые тестовые три закупки.
То есть мы можем делать закупки из-за рубежа напрямую, в случае, если нам нужно какое-то оборудование и его нет в Украине, или его завозят в Украину с наценками в два или более раз. Помощь партнеров остается, но на нее есть больше системные планы.
Ситуация с морально-психологическим состоянием в войсках остается контролируемой. Но иногда случаются ситуации, когда некоторые командиры своим отношением к подчиненным могут нарушать их права. Причем это не уголовные нарушения (хотя такие случаи есть, но их можно перечислить), а больше административные, дисциплинарные. К примеру, не дают отпуска, не выплачивают деньги, которые должны выплачивать, не дают документы.
Когда военнослужащий видит, что у него нет шансов решить этот вопрос, он остается один на один с этим решением, это проблема. И это демотивирует.
Именно поэтому мы открываем Центр правовой помощи военным в Одессе. Он будет функционировать в пилотном режиме. Уже с начала этого года мы его будем расширять на всю Украину. У нас есть "горячие линии", но они часто не работают эффективно. А такие центры будут предусматривать именно персональное решение вопросов. Помощь будут оказывать реальные люди, которые имеют профессиональный опыт, знают нормативную базу.
Очень часто права нарушаются, когда нарушитель знает, что ему за это ничего не будет. А если он знает, что понесет ответственность, то таких случаев будет гораздо меньше.
Даже за последние четыре месяца поступало огромное количество вопросов, которые решались в течение дня. Когда заработает система и военнослужащие будут знать, что их права защищены, ситуация изменится.
- Это было характерно для советской армии. А в какой точке на пути от советской армии к армии стандартов НАТО мы сейчас находимся?
- Нельзя сказать в целом. Например, по подготовке. Наша боевая подготовка во многих случаях не хуже, чем в НАТО. Некоторые процессы, знания, опыт не хуже, а в некоторых случаях даже - выше, чем в армиях, которые не имеют боевого опыта. И они обращаются к нам за этим опытом.
По обеспечению. Форма, вещевое обеспечение, питание в тех частях, где прошла реформа, абсолютно никак не отличаются от стандартов НАТО.
Но по организации принципов, мы еще на начальной точке, так как некоторые вещи мы вводим только сейчас.
Вообще стандарты делятся на политические, административные и технические. За прошлый год мы уже ввели около сотни стандартов. Больше всего в конце года. Административные мы вводим в начале этого года. В частности, в феврале должен быть переход на J-структуру Генерального штаба. Для нее все готово, сейчас кое-что дорабатываем.
Нам нужно внести изменения в Закон о национальной безопасности и обороне. И это изменит структуру управления и функционал руководства Вооруженных сил, то есть она полностью будет унифицированной по стандартам НАТО.
Там важным для нас вопросом является разграничение между формированием и применением. То есть существует руководство Вооруженных сил, главнокомандующий, все его службы и далее следуют два основных направления: формирование (здесь и подготовка, и обеспечение, и формирование бригад, и оснащение вооружением, военной техникой, инфраструктурой и т.д.) и выполнение боевых операций. Главная проблема все эти годы войны заключалась в том, что у нас все это было вместе. Для эффективности это очень важный вопрос. Потому что те люди, которые занимаются только операциями, должны думать только о планировании и выполнении операций, и больше ни о чем, все остальное они должны получить: и личный состав, и вооружение, и инфраструктуру.
В этом году, когда это внедрится, мы дальше меняем структуру бригад, также по натовским принципам. Это будет уже не так сложно.
- Это предусмотрено в отдельном законе о нацбезопасности и обороне?
- У нас целый ряд нормативных актов. В законе это предусмотрено. Кстати, впервые было предусмотрено в Стратегическом оборонном бюллетене от 2016 года, но тогда оно шло очень трудно. Фактически, мы это запланировали еще в 2016 году, но оно никуда особенно не пошло. Сейчас это заработает.
- Об этом мало кто говорит, но это действительно важно.
- Об этом никто не говорит, потому что очень мало кто понимает, зачем оно нужно. Главное - какая практическая польза этого, а она чрезвычайная. Когда-то вопрос операций и вопросы подготовки, генерирования возможностей - все было вместе и, фактически, находилось в руках двух-трех человек, и от их времени и от их доступности зависело решение огромного количества вопросов. Все было в ручном режиме, а это полностью противоречило всем подходам.
Другой вопрос - это то, что мы подходим к вообще концепции способности. Ранее ее никто не использовал. Есть такой вопрос как способность - возможность подразделения или Вооруженных сил вообще выполнять поставленные задачи. Это, фактически, является формулой, в которой есть и вооружение, и техника, и личный состав, и его подготовка, и его руководство, и какая у него организация, и какая инфраструктура. И только когда оно все вместе и спланировано, выполнено вместе, только тогда у вас есть возможность.
Только в комплексе вы можете изменить это. И это подход, который сейчас у нас уже работает.
И сейчас мы уже ставим вопрос: какие у нас угрозы, которые у нас сценарии развития событий. От этого сценария мы планируем противодействие угрозам и стратегию. И далее от этой стратегии мы идем к плану развития способностей, и от плана развития способностей мы уже идем к таким вещам, как закупка, государственный оборонный заказ и т.д. Раньше было так, решили: "давайте дадим 10 танков" или "20 БТРов" или еще что-то... Вопрос в том, что только после того, как вы пройдете весь этот путь, вы сможете ответить на вопрос, а что надо действительно купить.
Потому что наша основная проблема - и она есть в каждой стране без исключения: возможно кроме, может, Соединенных Штатов, Саудовской Аравии, где бюджеты практически неограниченны - это очень ограниченный бюджет. Причем мы воюем против армии, которая имеет огромный военный бюджет. Он в десять раз меньше, чем американский, и гораздо меньше, чем китайский, но, тем не менее, гораздо больше, чем наш.
Нам нужен асимметричный подход, потому что мы не можем конкурировать с армией России, так же наращивая расходы на оборону, как они, потому что мы не угонимся. То есть нам нужен асимметричный подход. Это принято на уровне политики уже четко. Если мы поддерживаем асимметричный подход, значит, мы должны очень хорошо работать с точки зрения того, что мы покупаем. Это было одно из основных заданий с самого начала нового правительства, мы должны были выстроить этот настоящий стратегический подход.
Сейчас мы уже проанализировали угрозы и имеем четкое понимание, какие могут быть сценарии, причем до деталей. Конечно, это информация закрыта, но она есть. И во-вторых, параллельно мы вели оборонный обзор, аудит наших возможностей, то есть, что у нас есть и чего не хватает.
Сейчас разрабатывается стратегия видов Вооруженных сил, и по некоторым она уже есть. Например, что у нас будет на море, которые должны быть вопросы по Воздушным силам и тому подобное.
И мы, конечно, пришли к вопросу территориальной обороны, не той, которая есть сейчас, а той, которая должна быть, чтобы эти угрозы закрыть. В этом году должны принять закон о территориальной обороне. В одной из областей запустим пилотный проект. Но пилотный проект - как обучение. Вопрос в том, чтобы создать систему, потому что на целый ряд сценариев нам нужна система теробороны.
- Когда можно ожидать принятия нового закона "Об оборонных закупках"?
- Мы очень надеемся, что в этом месяце.
Вообще революционным является само изменение системы. Закон - это то, что позволяет нам изменить систему, потому что до этого был закон "О публичных закупках" и закон "О государственном оборонном заказе". Государственный оборонный заказ из постсоветских времен, фактически, никак не менялся. Публичные закупки были созданы, а также были созданы особенности публичных закупок по вопросам обороны, что позволяло нам быстро покупать оружие и технику. Но государственный оборонный заказ не менялся.
Одно из моих самых больших впечатлений за последние четыре месяца - это то, как легко можно было изменить государственный оборонный заказ так, что об этом, практически, вообще никто не будет знать.
Я теперь понимаю, откуда все эти коррупционные скандалы: система была выстроена так, что это делало несколько человек. Информация подавалась из департаментов, из Генштаба Вооруженных сил, дальше это подписывал заместитель, дальше оно шло на министра. Фактически, уже на этом этапе вы не видели всего, потому что государственный оборонный заказ - это огромная книга, к которой идет большое количество документов. Даже если вы министр и все это читаете, вы все равно можете не понять того, что касается технических данных. Каким образом принималось решение, почему это решение, а не другое - никаких обоснований вообще нет. Далее все шло на согласование в Кабинет министров, а другие министры, ну, ккакие они вопросы могут задавать? Далее - комитет Верховной Рады, и Совет национальной безопасности и обороны - это большая программа. Фактически, это и все. И дальше все это на 100% совершенно секретно. Вот и весь подход.
И этот подход мы меняем сейчас. Вопрос здесь не только коррупционный, хотя он был, а вопрос еще и эффективности. Насколько нам нужен этот вид вооружения именно в этом году. То есть, как расставляются приоритеты, потому что денег мало.
В этом году у нас будет рекордный бюджет, но он рос практически все годы. Для мира он не такой уж и большой. Если разделить его на одного военнослужащего - он очень мал. Но для Украины он самый большой - это десятки миллиардов гривен.
В целом система должна выглядеть так. Во-первых, все закупки должны соответствовать стратегии. Должна быть группа, которая принимает решения и определяет, что именно должно быть приоритетом, исходя из нашего ограниченного бюджета, исходя из стратегий. Мы определяем, что именно это нам действительно нужно, и понимаем, что если покупаем такие единицы вооружения, то мы не покупаем какие-то другие, потому что на другие не хватает средств. Должен быть баланс, мы должны видеть и сказать: поскольку у нас есть столько денег и столько мы, ориентировочно, будем иметь следующие два года (потому что мы планируем на три года) исходя из наших макроэкономических прогнозов (они относительны, но тем не менее есть), то таким образом мы должны создавать наши способности. То есть ГОЗ должен строиться на стратегии.
По каждой позиции мы должны проверять, есть ли хоть какой-то шанс на конкуренцию. Где возможно - там она должна быть, то есть альтернативы всегда должны изучаться. В других странах 50% оборонного бюджета - это покупка у единственного поставщика. Но каждый раз проверяется, есть ли хоть какая-то альтернатива, и эта альтернатива должна быть доведена до руководства, общественности и т.д. Надо сказать: да, мы изучили альтернативы и приняли взвешенное профессиональное решение, что должны купить эту технику у этого поставщика, так как он прошел аудит, он лучший, это лучшая комбинация качества и цены. Мы должны это сказать и объяснить почему. Этот процесс называется "покупка у единственного поставщика - single source", он есть во всех демократических странах. То есть когда вы говорите, что тендера мы не проводим, потому что мы будем выбирать в ручном режиме, вы должны очень хорошо объяснить, почему и как вы приняли это решение, и это должно быть абсолютно прозрачно. Выбор у единственного поставщика должен быть обоснованным. Ранее это никто не обосновывал, "у кого хочу, у того и покупаю".
Далее - вопрос прозрачности. 100% совершенно секретно - это несерьезно. Оборонный заказ должен быть в определенных частях открытым. Открытие мы перекладываем на решение Кабинета Министров и СНБО по части, которая будет открыта в каждом отдельном году. Ведь объем заказа каждый год отличается. Термина "государственный оборонный заказ" уже не будет. Он постсоветский. Теперь будет "план закупок". Весь план закупок будет единый, потому что сейчас у нас есть, фактически, два параллельных процесса: один - это закупка военной техники, это ГОЗ, а другой - это публичные закупки, которые идут через различные департаменты параллельными путями.
Это будет единый план. Большая часть его будет открыта, в каких-то вопросах будет принято решение, что он будет закрыт. Но, так же, решение закрытости должно быть обосновано. То есть, например, мы говорим, что купили 10 ракет, а технические характеристики этих ракет не публикуем. Какие-то вопросы будут закрыты полностью, в частности, специальные закупки и т.д. Но краны или автомобили медицинской службы или грузовики - это обычная техника, которая приобретается с рынка, ее нет никакого смысла закрывать.
- Но сейчас скажут, что в условиях войны вы откроете, в том числе врагу, возможности узнать, хоть и косвенно, о состоянии наших Вооруженных сил …
- Но вы же знаете, что существуют методы разведки. У них есть и спутники и прочее. В нашей прессе эта информация уже есть через некоторое время, сколько, чего мы купили. Но то, что надо будет закрывать, мы оставим закрытым.
Кроме того, у нас есть возможность покупать за рубежом напрямую, но только в случае, когда мы не можем найти эту технику внутри Украины или она намного дороже. Вообще будет приоритет национальному производителю. У нас есть четкая стратегия, и все правительство стоит на одной позиции: нам надо развивать собственный оборонно-промышленный комплекс (ОПК). Он так же находится в очень разных состояниях. Есть сильные предприятия, есть чрезвычайно слабые предприятия, есть предприятия, которые уже почти не существуют, но нам надо его развивать, потому что по ряду возможностей мы можем выжить только со своими вооружением и техникой.
- Есть какой-то показатель по условиям ценообразования?
- Сейчас этот вопрос решается. Кто-то предлагает 10%. Ставить показатель трудно, потому что тогда будет вопрос обоснованности этого удорожания. То есть человек, который будет принимать решение, должен документально доказать, что это не 9% или 9.5%, а 10%. Если он это не докажет, наступает ответственность. Они будут бояться это делать. И у нас может быть с бюрократической точки зрения проблема с этим. Этот вопрос сейчас обсуждается, именно между первым и вторым чтением закона "Об оборонных закупках".
Также один из сложных вопросов - как мы будем доказывать локализацию. Когда мы проводим тендер, местные производители будут иметь процент локализации, то есть, сколько продукта было создано на территории Украины, даже если это зарубежная компания, но разместила здесь производство, она должна быть в таких же правах, как местная. Но если она местная, но, например, только колеса прикручивает - это один вопрос, а если они делают здесь 30% продукции - это другой вопрос. Вот как считать локализацию - еще тоже будет обсуждение. Но это надо делать, потому что подход должен быть такой, как в странах, с которых мы берем пример. Кстати, у нас есть советники из этих стран, мы находимся в постоянном контакте с ними, и мы надеемся, что когда мы этот закон примем, они его поддержат, и это будет огромный сигнал для всего мира, что мы таки идем по пути реформ. Все знают, что проблема была, что все было очень непрозрачное и неэффективное. Это поможет нам дальше в дальнейшем партнерстве с НАТО и с помощью и будет иметь вообще цивилизационный характер для восприятия нас партнерами.
- Вы недавно сообщили о закупке второй партии "Джавелинов". Планируется ли еще?
- Пока что нет. Сейчас мы ожидаем эту партию. Мы планируем закупку за рубежом, но не "Джавелинов".
- Вы выступаете за введение контрактной армии в Украине. Насколько, по вашему мнению, это актуально сейчас?
- У нас сейчас срочной службы - примерно 10%. То есть она не отыгрывает особенно большое влияние на способности, тем более военнослужащие срочной службы не выполняют задач в зоне проведения операции Объединенных сил.
Я за то, чтобы привлекать широкие слои населения к армейской службе. Это должно быть в нашей стратегии. Политика еще производится. Готового решения еще нет, сейчас мы работаем с Генштабом и с украинскими независимыми аналитическими центрами над новой концепцией.
В том виде, в котором срочная служба сейчас, она не должна оставаться, потому что это не работает. Во-первых, это очень коррупционная история, когда люди платят деньги, чтобы их не призывали. Это порождает погоню за формальными цифрами, и мы все знаем случаи, когда ищут призывников, где только можно. Если средства, которые государство тратит на этот механизм, направить на лучшую подготовку, лучшие условия для прохождения службы, и тогда те же самые 10% можем набрать частично из тех, кто будет идти добровольно. Или из тех, кто будет понимать, что армия дает им ценный опыт, и они будут не против получить этот опыт, а затем либо вернуться к гражданской жизни, или подписать контракт.
Для чего требуется привлечение молодых людей из широких слоев населения для прохождения службы? Прежде всего - это потенциальные военнослужащие, которые в дальнейшем подпишут контракт. Сейчас эти показатели низкие, в лучших случаях это 20%, там, где действительно людям интересно и они остаются. Например, недавно я был в бригадах, где это 5% и менее. Мы тратим огромный ресурс, мы их содержим полтора года, одеваем, кормим и т.д., и только несколько процентов подписывают контракт. Это надо менять.
Конечно, есть смысл уменьшать срок. Многие не хотят, потому что это очень долго, у них есть какие-то жизненные планы и т.д. Если мы введем систему, когда это будет гораздо меньший срок - это будет качественная подготовка, служба в боевых частях - но не в зоне ООС, - где они получат опыт. Если мы сможем квалифицированно это подать как совершенно уникальный жизненный опыт, человек будет подготовлен, объяснить, что в жизни это будет очень полезно и физически, и морально, и с точки зрения подготовки – процент тех, кто останется, будет гораздо больше. Но это будет полностью другая система, потому что эту систему реформировать чрезвычайно трудно. Гораздо легче построить вообще новую.
Еще существует другой момент. Для многих молодых людей, у которых нет шансов поступить в высшее учебное заведение по разным причинам, это может быть одним из немногих шансов получить путь в жизнь, в военную службу, с потенциальной офицерской службой. Кстати, в западных странах именно так это и работает. Например, многие из американских ребят идут в армию, потому что особенно вариантов в жизни не так уж и много. Даже очень часто это не вопрос средств, часто они просто не знают, что выбрать. Парень сидит в небольшом городе или селе, и откуда он знает, куда ему идти? Он даже не знает, что такая опция есть, может даже не знать, куда идти, где подписать контракт и почему он будет его подписывать. Так, он за ограниченный срок - я еще не говорю какой, но точно не полтора года, он должен быть меньше - получает шанс увидеть, как это. Если ему понравилось, он остается. Если нет - ищет дальше.
- Но за меньший срок его трудно научить. Например, в Советском Союзе было так, что только ты его научишь, он уже сразу увольняется
- У нас есть более или менее понимание, за сколько можно научить и сколько он должен служить в боевой части для того, чтобы он прослужил и в то же время мы его научили.
Но, подчеркну, это предварительное видение. Мы работаем над этим вопросом. И совершенно точно могу сказать, что существующую систему надо менять.
- А какой сейчас процент набора в Вооруженные силы? Какое выполнение плана?
- По осеннему призыву, у нас есть выполнение плана.
У нас существует другая проблема - это некомплект в отдельных частях. Но это больше связано с вопросом подписания контрактов и даже со структурой Вооруженных сил. Но основная проблема в том, что у нас много не боевых частей, и многие офицеры находятся в других штабах. У нас освободятся тысячи офицерских должностей, которые мы можем перебросить на боевые части.
Это одна из основных целей - изменить структуру Вооруженных сил так, чтобы "перебросить" должности в боевые части.
- Какие планы по международному сотрудничеству, в частности с США и НАТО?
- Для нас это чрезвычайный приоритет. Честно говоря, я думаю, что все задачи, которые мы поставили себе в прошлом году, выполнены. Наши отношения настолько хороши, насколько они вообще теоретически могут быть.
Мы будем расширять партнерство. Есть страны, с которыми сотрудничество пока происходит не так интенсивно и мы планируем его интенсифицировать. Основные наши партнеры - Соединенные Штаты, Канада, Великобритания и, конечно, Литва, Эстония, Польша. С этими странами мы поддерживаем очень тесное сотрудничество.
Например, 10 января я разговаривал с канадским министром обороны Харджитом Саджаном. Это было связано с катастрофой самолета "МАУ" в Иране, мы выражали сочувствие. Но вообще для того, чтобы с ним поговорить, надо просто дать информацию, и через несколько часов мы соединяемся.
Так же с британским коллегой Беном Уоллесом разговаривали несколько дней назад. С американцами у нас по целому ряду направлений есть постоянный контакт на различных уровнях: и на уровне руководства, и на рабочих, и на армейских уровнях. Есть программы работы на этот год, которые, действительно, помогут и нам, и им.
С натовцами еще интереснее ситуация. В Брюсселе у нас были системные встречи, на которых мы договорились о дорожных картах перехода на стандарты Альянса. Как должна внедряться реформа в тесной кооперации с НАТО, чтобы они понимали наши действия и полностью поддерживали их - эти дорожные карты были согласованы и поддержаны. Первые дорожные карты уже будут в январе, потому что стандартов там несколько сотен.
И, наконец, кооперация стала практичной. До этого часто это были просто политические лозунги, но особо ничего не происходило. Мы дали понять, что нас политические лозунги не интересуют. Интересует переход в практический режим. Моя главная задача - достичь военных критериев членства и сделать все для того, чтобы получить статус члена Программы усиленных возможностей НАТО. У нас есть все шансы его получить. На самом деле, это уже будет чисто политический вопрос.
- Сколько нужно времени, чтобы по военной части достичь этих критериев?
- Некоторые из них уже достигнуты. А в некоторых все надо перестраивать. Дорожная карта будет идти по видам и по отдельным родам войск, потому что совершенно разное состояние. В некоторых оно такое, что можно уже завтра сертификацию проходить, а в некоторых - ее уже прошли – например, в Силах специальных операций, - а в некоторых - необходимо строить все с самого начала.
Интересная ситуация в ВМС, где личный состав готов, фактически - потому что его не много, кстати - и многие из персонала подготовлены, многие служили в НАТО, учились. А с точки зрения процедуры, документов, еще мало что есть. То есть везде по-разному.
- А по авиации есть шанс перейти на другую технику?
- Сейчас мы еще работаем над стратегией Воздушных сил. Отдельно идет работа над противовоздушной обороной. Там мы по-прежнему будем готовы. Это то, что мы должны закрыть в ближайшее время - сформировать стратегию, видение, заложить ее в ГОЗ и развивать. А дальше уже будет авиация. Думаю, что через некоторое время мы сможем сказать, как она будет выглядеть.
Только недавно мы для себя определились, как должны выглядеть Военно-морские силы (ВМС). Мы уже абсолютно точно знаем, как это должно быть. Стратегия до 2035 года разработана. Но стратегия - это не все. Нам надо конкретно знать, где, как, сколько кораблей, каких типов и т.д. Это мы уже знаем. Через некоторое время это будет обнародовано, но мы сами точно уже это знаем.
- Как оцените сотрудничество с "Укроборонпромом"?
- Там сейчас абсолютно новая команда. Мы с ней стоим на одинаковых ценностях. Это люди, которых я знал еще до того, как они заняли руководящие должности в "Укроборонпроме". Они абсолютно демократические, цивилизованные. С ними у нас нормальные отношения.
Есть Вооруженные силы, есть ОПК, а Министерство обороны смотрит на стратегию вообще. Для нас это стратегический ресурс страны, мы должны его выстроить, реформировать.
Я не говорю об "Укроборонпроме", как организации - я говорю о составных частях "Укроборонпрома", их кластерах. Там есть абсолютно стратегические предприятия, очень необходимые.
Кроме того, это интересная площадка для привлечения новых инвестиций. Есть много стран, которые готовы инвестировать средства. Разрабатываем новую технологию - они и мы пользуемся. Таким образом можно закрыть много вопросов.
- Приватизация земли Министерства обороны возможна?
- Приватизация земли - это очень чувствительное понятие, люди его боятся на инстинктивном уровне, и мы очень осторожно подходим вообще даже к формированию плана по этим вопросам.
У нас есть активы, которые нам не нужны. Это, кстати, касается так же предприятий. У нас по всей стране есть предприятия, сотни магазинов (это бывший "Военторг"), которые сдаются в аренду.
За прошлый год мы сделали экспресс-аудит. Все эти годы независимости Украина теряла, но гораздо меньше за последние пять лет, так как уже был хоть какой-то демократический контроль. К 2014 году никакого контроля над армией не было, никто вообще не знал, что там происходило. Весь общественный контроль начался с 2014 года, и значительно уменьшилось количество активов, которые терялись. До этого это был просто ужас. Честно говоря, мы еще даже не до конца знаем масштаб этого.
У нас есть целый ряд уголовных дел по предприятиям, по активам, по земле, мы активно передаем информацию в правоохранительные органы. То, что можно открыть, мы открываем. Но большое количество расследований продолжается именно сейчас.
Кстати, для нас вообще эту тему расследований надо поднимать как-то правильно, потому что каждый раз, когда мы сообщаем общественности о том, что мы разоблачили какое-то правонарушение, это идет как негативная новость.
На самом деле она для нас положительная, потому что мы разоблачили, остановили это или предупредили другое правонарушение. Мы говорим, что у нас что-то есть, передаем, правоохранительные органы открывают производство, делают какой-то релиз, и все начинают нас критиковать. А для нас это наоборот плюс. Мы сейчас уже ведем много таких дел.
То есть, существуют активы, которые нам нужны, есть - ненужные. Нам нужны объекты инфраструктуры, нужно строить новые базы. В этом году мы планируем построить несколько очень интересных объектов, которые полностью будут закрыты и самодостаточны, то есть база именно для бригад. Мы запланировали их сооружение в Северодонецке и Мариуполе. И некоторые - для батальонов. Дальше - полевые лагеря на второй линии, чтобы люди жили в нормальных условиях. Это типичные решения, которые мы разработали, которые уже есть в проектах, и которые мы реализуем в этом году. На это нужны средства, они заложены в бюджет.
Еще у нас есть 46 тыс. военнослужащих в очереди на жилье. Она постоянно увеличивается, так как постоянно новые люди становятся в очередь. Нам надо заложить механизм, каким образом закрыть эту очередь, а так же предложить новый механизм для обеспечения жильем. Потому что жилье для военнослужащего - это социальное решение номер один. Гражданским это трудно понять, но любой военнослужащий в первую очередь думает о жилье.
- А как насчет льготного кредитования?
- Конечно. Думаю, что в этом году оно уже точно будет. Это будет похоже на подобные программы МВД, Министерства ветеранов. Но с военнослужащими немного по-другому, потому что они должны переезжать с места на место, там есть вопросы. Но штатно-должностное жилье, чтобы они хотя бы жили нормально. Там, где мы не можем его ввести в эксплуатацию, там будет проведена компенсация за поднаем жилья, так чтобы она соответствовала рынку в тех местах, где они живут. Чтобы военные могли хотя бы арендовать жилье, но нормально. И, кстати, жилье снимают во всех странах. Это нормальная практика. Особенно, если военный переезжает и знает, что побудет здесь три-четыре года, но точно не будет жить в этом месте, то поднаем - это абсолютно нормальное решение.
Далее - это система кредитования. И мы еще разрабатываем монетарно-депозитарную программу.
Для этого нужны будут средства. Должна делаться прозрачная оценка, абсолютно прозрачный специальный фонд, который, например, каждый месяц отчитывается перед обществом, сколько средств, откуда они пришли. Тогда как-то можно оправдать приватизацию объектов Министерства обороны. Мы сейчас над этим работаем.
- Продажа будет через ProZorro?
- Если что-то продается, оно должно продаваться только на открытых конкурсных началах. ProZorro или просто конкурс - это уже техника. Только так. Вот такой подход.